Вскоре ко мне присоединился Дюрам, в руках у него была... скрипка? Да, она самая. Выглядела неплохо, скорее всего была изготовлена из ели, дерева в этих краях не редкого.
-Ты сказал, что умеешь играть, вот и покажешь. На.- скрипка оказалась в моих руках, а за ней и смычок. Я попробовал извлечь из нее самую простую мелодию которую знаю, буквально из трех нот. В результате вышло даже лучше чем я рассчитывал. Инструмент был изумительным. Как только народ понял, что я буду делать, люди стали подтягиваться к нашему столу. Мелькнули волосы дари. Вот теперь я не могу опозорится.
И я заиграл. Сначала легко, еле затрагивая струны, затем все энергичнее и быстрее, но все же песня была элементарной.
-Серьезно давай!- Дюран кивнул. Начали.
И я заиграл снова, но теперь полностью отдаваясь музыке. Тихая, лирическая мелодия, временами агрессивная, уносила мое сознания к истокам собственного разума. Никогда не любил закрывать глаза во время игры, и сейчас не стал, поэтому мог наблюдать за тем, как даже самые безразличные к музыке, завороженно слушали и смотрели. Тихо запел Дюран:
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землёй небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул —
До чужой лишь потом докатился черёд.
Невероятно. Подхватив суть песни я стал играть быстрее и злее.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И ещё не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага...
***
Одновременно с Песней смолкла и скрипка. Несколько минут слушатели молчали, потом же, зал сорясли звуки свиста криков, и таких аплодисментов, каких я ещё не слышал. Затем каждый из зала, от ребенка до старика подошел и положил на стол монету. Кто один, кто два медяка, Голфур подойдя хмуро улыбнулся и дал целую серебряную монету.
После выступления выступления все стали расходится, несмотря на раннее время. Даже Дюран ушел, и выглядел он так, как будто с песней отдал частичку себя.